Эдуард УспенскийИзвестный детский писатель Эдуард Успенский дал интервью, где в очередной раз удовлетворённо вспомнил о том, как он в своём пересказе «Карлсона» вместо устаревшего слова «выдумка» использовал понятное современным детям слово «глюк».

Я не буду подробно препарировать пересказ Успенского, который приближен к современному русскому читателю настолько, что вместо устаревшей песенки «пусть всё кругом горит огнём, а мы с тобой споём», Карлсон с Малышом поют припев блатной одесской повестушки о бабушке, которая здорова после налёта (во время которого у ней отобрали честь) и – тоц-тоц-первертоц! – кушает компот. Не так много найдётся родителей, которые, зная перевод Лунгиной, захотят читать своим детям о том, что Карлсон «склонен устроить маленький шухер» и «подухариться с пожарниками», Фрекен Бок обещает «научить Малыша стыду» и устраивает «недосып корицы в плюшки», а Рулле, в полном соответствии с планировкой современных квартир, выталкивает Филле «в сени». То, что этот «перевод», мягко скажем, соответствует не столько современному русскому языку и его реалиям, сколько субъективному представлению о них Эдуарда Успенского, видно невооружённым глазом. И, к счастью, у нас есть альтернатива.

Однако Успенский не просто наделяет Карлсона ухватками одесского жигана, но и под своё оригинальное творчество подводит идеологическую базу: «Надо вести свою проповедь (потому что детская книжка – это, в конечном счете, проповедь), используя терминологию, понятную детям, и вообще то, что им интересно… Каждое время требует своих проповедников».

Надо сказать, что таковы взгляды не только Успенского. Многим деятелям культуры приятно чувствовать себя проповедниками. И многим приятно не сильно напрягаться при этом, использовать ту терминологию, что сама лезет на язык: а как же, раз сама лезет – значит, она самая естественная, самая подходящая для обозначения современных реалий! Однако для проповеди – а точнее, даже для попытки проповеди – мало быть в курсе последних веяний молодёжного жаргона. Нужно, как ни странно, ещё обладать внутренним содержанием и навыками предвидения: знать, что ты проповедуешь и каких целей хочешь добиться (кроме того, чтобы издательство тебе хорошо заплатило за книжку).

При сколько-нибудь внимательном рассмотрении, тезисы «современного проповедника» не выдерживают критики. Во-первых, самые великие проповеди и притчи нисколько не утратили своей ценности за тысячелетия, хотя реалии материального мира очень переменились. Во-вторых, призыв «ориентироваться на то, что интересно детям» очень часто звучит для оправдания безответственности. Детям интересно очень многое, зачастую даже одним и тем же детям, и не во всех случаях этот интерес следует поощрять, и практически всегда интересы детей зависят не от внедрившегося в них святого или тёмного духа, а от вполне зримых, эмпирически проверяемых и изменяемых действий окружения – родителей, воспитателей, других детей, телевизора.

От суммы и качества этих влияний зависит, будет ли ребёнку интересна песенка про «тоц-тоц-первертоц» или сказка про Буратино. Будет ли он больше любить роботов-трансформеров или живых щенят. Будет ли он интересоваться только телевизором и компьютером или не только телевизором и компьютером. Потому что дети не рождаются уже другими, чем мы были в детстве. Они другими становятся. И Успенский это признаёт.

Цитата: «Младшие ребята такие же просветленные, как раньше, с ними легко. А вот старшие, начиная лет с девяти, действительно становятся прагматичными, начинают думать о том, как бы сделать небольшой бизнес в школе и как раздобыть побольше денег у родителей. Полвека назад детей того же возраста занимали романтические приключения».

Но, признавая, что новые интересы детей – не врождённые, а приобретённые, писатель не пытается понять, как происходит этот процесс, насколько он полезен, и какова должна быть роль детского писателя. Он не интересуется, должен ли детский писатель быть катализатором этих перемен, их направляющим или сдерживающим фактором. Он просто встраивается в эти перемены, чтобы быть «современным» и «интересным детям»!

Этот мотив не заслуживал бы внимания, когда бы не был распространён очень широко. К примеру, именно «соответствие современным реалиям» ставит во главу угла издательство «Росмэн», когда проводит конкурс начинающих детских писателей.

Почему это хорошо? Потому, что современные реалии существуют, что есть, то есть. Потому что если ты не забываешь о них, тебе иногда и в самом деле удаётся не просто увидеть, но и осмыслить новое явление.

Почему это плохо? Потому, что современные материальные реалии – это вовсе не то же самое, что духовные основы бытия. Потому, что встроиться в их поверхностную сущность, без глубокого понимания, легко, а когда тебе при этом говорят, что соответствие современным реалиям – самое главное для успеха у детей, ты больше ничего другого и не желаешь, и от себя не требуешь. Потому что «интересы детей» и «то, что интересно детям» - это вовсе не одно и то же. Потому что материальные реалии изменчивы, интересы воспитуемы, а духовные основы именно потому и основы, что существуют тысячелетия. И они важнее того, что преходяще. И это, как ни странно, не противоречит ни интересам детей, ни тому, что им интересно.

Обратите внимание: книга Джоан Роулинг о Гарри Поттере, на протяжении семи томов содержит минимум «соответствия современным реалиям»! Ну, упоминается вскользь страсть Дадли Дурслея (отрицательный образ) к телевизору и компьютеру. В одной книге герои летают на стареньком «Форде» шестидесятых годов – вот, пожалуй, и всё. Идущий в Хогвартс сказочный поезд к современным реалиям причислить уже трудно. Да, там есть тонкие пародии на модные идеологические веяния, но они выполнены в нейтральном вневременном ключе. В общем и целом, нетрудно представить, что Гарри Поттер мог бы взрослеть, терзаться и совершать свои подвиги сто лет назад. В эпопее «Властелин колец» (и ему предшествовавшем «Хоббите») «современных реалий» нет по определению, хотя эти книги вышли уже во второй половине технологичного двадцатого века. И всё же эти книги блестяще успешны. И всё же они интересны детям, и признаюсь, что мне, взрослому человеку, они интересны тоже.

Так, может, дело не в «современных реалиях» и «современном молодёжном языке», за которым во что бы то ни стало должен поспевать жаждущий успеха автор? Может быть, секрет успеха не в том, чтобы подстроиться под современных детей и дать им то, что они, гипотетически, от тебя ждут? Может быть, философский камень, превращающий слово в проповедь, – не в форме, а в содержании?

История знает примеры, когда в литературе совершалось явление, принципиальная формальная новизна которого становилась важным общественным событием, задавала новый тон движению культурной жизни нации. Таков был, например, перевод Библии Мартина Лютера, который этим переводом создал канон общегерманского языка. Таким явлением были стихи Пушкина, после которых уже нельзя было писать стихи на русском языке так, как писали «до Пушкина». Эти труды были обращены не только и не столько к пластичным, изменчивым, инфантильным детям, сколько к сформировавшимся взрослым, которые уже сами, дав им свою оценку, позволили этим произведениям стать каноном для последующих поколений. Мощь этих образцов вполне определяет меру, когда понятие «проповедь на основе современных реалий» действительно применимо к писательскому труду.

В других случаях, когда писатель, идя на поводу у сиюминутных проявлений текучей реальности, уверяет, что он пытается создать проповедь, у него, как правило, получается глюк. И это очень заметно.