Если же применять те грубо утилитарные критерии, которые рапповцы всех
мастей и оттенков еще недавно применяли к литературе для маленьких,
придется совсем уничтожить не только перевертыши, но вообще все лучшие
произведения народной поэзии, наиболее любимые детьми. Так и поступали
горе-педагоги всех стран в течение многих веков: они ревностно искореняли
из обихода детей эти "сумбуры и вздоры". Но дети оказались сильнее: они
отстояли неприкосновенность своей умственной жизни от многовекового натиска
высокомудрых учителей и родителей, которые считали своим нравственным
долгом ограждать их от подобных "нелепиц".
Многим учителям и родителям не терпелось приобщить ребенка к тем
сведениям, которые у них, у взрослых, почитались в данную эпоху нужнейшими.
В Англии в XVI веке нашелся такой Вильям Коплэнд (William Copland),
который изготовил для трехлетних детей в высшей степени полезную книгу
"Тайна тайн Аристотеля" и рекомендовал ее в качестве "очень хорошей"*.
______________
* A Century of Children's Books, by Florence V, Barry (Methuen),
London, 1922, p. 4.

Можно представить себе, с каким презрением взглянул бы этот Коплэнд на
того чудака, который осмелился бы заикнуться, что для ребенка нелепейший
стишок о морской землянике полезнее всех Аристотелей.
Другой детский писатель XVI века - Уинкип де Уэрд (Wynkyn de Worde) -
так и назвал свою книгу: "Трехлетний мудрец" ("Wyse Chylde of Thre Year
Old"), где он, между прочим, обращался к трехлетнему младенцу с вопросом:
"Мудрое чадо, как сотворены небеса?" (То есть каким образом их создал
господь.)*
______________
* A Century of Children's Books, by Florence V, Barry (Methuen),
London, 1922, p. 4.

Тогдашние детские авторы ненавидели в ребенке - ребенка. Детство
казалось им какой-то непристойной болезнью, от которой ребенка необходимо
лечить. Они старались возможно скорее овзрослить и осерьезить ребенка.
Оттого-то в мировой литературе до сравнительно недавнего времени не было ни
одной веселой детской книги. По-детски смеяться с ребенком - до этого не
унижались писатели. Сам Чосер, гениальный рассказчик, когда сделался
детским писателем, сочинил для маленького сына "Трактат об астролябии", в
высшей степени канительный и нудный.
Это похоже на то, как если бы грудного ребенка вместо молока его
матери насильно кормили бифштексами. Такое стремление взрослых навязать
ребенку свое, взрослое, было особенно заметно в те эпохи, когда взрослым
казалось, что они обладают некоторой единоспасительной истиной, что
бифштексы, которыми они в данный момент утоляют свой голод, - единственная
полезная пища.
Так, в пору диктатуры пуритан каждый детский писатель старался сделать
ребенка святошей, миниатюрой благочестивого Вильяма Пенна. Единственные
книги, которые считались в ту пору пригодными для трехлетних малюток, были
кладбищенские размышления о смерти!
Типичной детской книгой того времени было "Знамение для детей" Джемса
Дженвея - "о безболезненной и пресветлой кончине многих богоугодных
младенцев"! В ту пору считались, например, чрезвычайно полезными, ценными
такие стихи, как "Предостережение для хорошенькой девочки", которое я
привожу здесь в точном своем переводе с английского:

Я знаю, глядя в зеркала,
Что я пригожа и мила,
Что обольстительную плоть
Мне милосердный дал господь.
Но горько думать, что она
В аду гореть обречена.

И вот стихотворение Джона Баниана, знаменитого автора "Пути
пилигрима", который известен советским читателям главным образом по
фрагменту, переведенному Пушкиным. (У Пушкина фрагмент озаглавлен
"Странник".) Баниан сочинил для ребят очень назидательную книгу под
названием "Священные Эмблемы, или Тленность вещей". Из этой книги я для
образца перевел следующие стихи о лягушке:

Холодная и мокрая лягуха,
Широкий рот, прожорливое брюхо.
Она сидит, постыдно некрасива,
И квакает, надутая спесиво.

Вы, лицемеры, ей во всем подобны:
Вы так же холодны, заносчивы и злобны,
И рот у вас, как у нее, широк -
Хулит добро и славит он порок...
и т.д.

"Идейность" подобных стихов не подлежала сомнению, и тогдашние ханжи
горячо рекомендовали их детям.
Единственное чувство, которое пытались вызвать в ребенке тогдашние
книги, был ужас. Вот какие диалоги печатались в изданной американскими
пуританами "Первой книге для чтения":
"- Хорошо ли тебе будет в аду?
- Меня будут ужасно мучить.
- А с кем тебе придется там жить?
- С легионами дьяволов и мириадами грешников.
- Доставят ли они тебе утеху?
- Нет, но весьма вероятно, что они умножат мои адские муки.
- Если ты угодишь в ад, долго ли ты будешь мучиться там?
- Вечно"*.
______________
* Блэнч и Уикс, Литература и ребенок, Нью-Йорк, 1935, стр. 78.

Если бы в то ханжеское время вышла книга о какой-нибудь тетушке
Габбард, у которой собака скачет верхом на козле, эту книгу сожгли бы рукой
палача: лишь унылые кладбищенские книги были одобряемы в ту пору властями.
Подлинная детская книга должна была проникать в детскую среду
контрабандой.
По большим дорогам слонялись коробейники, веселые, вороватые, пьяные
люди, которые в числе прочих товаров торговали и дешевыми книжками -
сказками, балладами, песнями. Каждый коробейник был музыкантом, певцом и
сказителем. Коробейники пели о Робине Гуде, о Фортунатусе, о Гекторе, о
докторе Фаусте, о том, что корова перепрыгнула через луну, а котята нашли
на дороге перчатки, а лягушонок женился на мыши, - и все эти песни
почитались в ту пору зловредными, и всякого коробейника, уличенного в их
распространении, благочестивые пуритане забивали в колодки и били кнутами
нещадно.
Идеолог той эпохи Джордж Фокс в своем "Увещевательном слове к
учителям" осуждает, в числе прочих детских грехов и пороков, "пристрастие к
сказкам, забавным историям, басням, стишкам, прибауткам".
Томас Уайт, протестантский священник, в "Маленькой книжке для
маленьких" (1702) советует английским детям:
"Читайте не Баллады, не дурацкие вымыслы, но Библию, а также очень
легкую божественную книжку "Что должен делать каждый простой человек, чтобы
попасть в Рай". Прочтите также "Жития мучеников", которые умирали во имя
Христа. Читайте почаще Беседы о Смерти, об Аде, о Страшном суде и о
Крестных страданиях Иисуса Христа"*.
______________
* Cambridge History of English Literature, vol. XI, Cambridge, 1914,
pp. 369-371.

Дальше он рассказывает душераздирающие истории о мучениках: тому
отрубили голову, того сварили в кипящем котле, тому отрезали язык, того
бросили на съедение тиграм.
Обо всех этих членовредительства и пытках Уайт повествует с таким
свирепым удовольствием, что в нем можно заподозрить садиста.
Но и потом, когда кончилось пуританское иго, "забавные истории,
стишки, прибаутки" по-прежнему продолжали считаться зловредными, хотя и на
других основаниях.
Взрослые в то время стали увлекаться науками, и, конечно, им
захотелось немедленно сделать каждого малолетнего ребенка ученым.
Надвигалась эпоха буржуазной индустрии, и гениальный предтеча
мещанского утилитаризма Джон Локк стал исподволь приспособлять к этой эпохе
детей. Лозунгом педагогики стало: обогатить детей возможно скорее
наиполезнейшими научными сведениями - по географии, истории, математике;
долой все детское, присущее ребенку, всякие игры, стишки и забавы! - нужно
только взрослое, ученое, общеполезное. По системе Локка удавалось так
чудовищно обрабатывать бедных младенцев, что они к пятилетнему возрасту
могли показывать на глобусе любую страну.
Жаль только, что к десяти годам эти миниатюрные Локки становились
поголовно идиотами. Легко ли не стать идиотом тому, у кого насильственно
отнято детство.
Локком любуешься. Не любоваться нельзя: прекрасен свободный ум,
бунтующий против мертвой догматики. Многие его мысли - на тысячу лет. Но и
Локк не поднялся над эпохой, и для него детский возраст - ошибка природы,
мировой беспорядок, оплошность творца. Нужно эту ошибку исправить - и чем
скорее, тем лучше! Если уж невозможно, чтобы дети сразу рождались
многоучеными Локками, сделаем их Локками в самый короткий срок - к пятому,
к шестому году их жизни! Естественно, что при таком высокомерном отношении
к подлинным потребностям и вкусам детей Локк забраковал без милосердия все
тогдашние детские книги, баллады, стихи, небылицы, сказки, поговорки и
песни, которые в его глазах нехороши уже тем, что они не география и не
алгебра. Всю детскую литературу, необходимую ребенку как воздух, Локк, не
обинуясь, назвал дребеденью, "никому не нужной дрянью" (trumpery) и
рекомендовал для детского чтения одну-единственную книгу - басни Эзопа*.
______________
* The Works of John Locke, vol. VIII, London, 1824, p. 147.

Нужны были сотни лет, чтобы взрослые признали право детей быть детьми.
Медленно завоевывал ребенок уважение к себе, к своим играм, интересам и
вкусам. В конце концов поняли, что если трехлетний ребенок, получив
географический глобус, не хочет и слышать о материках и морях, а хочет
катать этот глобус, вертеть этот глобус, ловить этот глобус, - значит, ему
нужен не глобус, а мяч. Даже для умственного (а по только физического)
развития трехлетних детей мяч полезнее всякого глобуса.
Но когда дело доходило до детской книги, до детских стихов, тогдашние
педагоги упрямо выбрасывали оттуда все подлинно детское - такое, что их
взрослым умам казалось ненужным и бессмысленным.
Характерно, что в настоящее время английское мещанство, по мере своего
измельчания, все больше и больше стыдится могучих и дерзких стихотворных
причуд, доставшихся ему в наследство от предков, и, перепечатывая,
например, "Старуху гусыню", фольклорную книгу, где собраны народные
потешки, загадки, считалки и другие стихи для детей, пытается приспособить
ее к своему тривиальному здравому смыслу. На днях мне попалось одно издание
этой классической книги, где самые озорные стихи так благообразно
приглажены, что смахивают на воскресные гимны. Знаменитое "Гей диддл,
диддл" - о корове, которая перепрыгнула через луну, и о собаке, которая
засмеялась человеческим смехом, - переделано каким-то благонамеренным
квакером так: собака не смеется, а лает, корова же прыгает не над луною, а
под луною, внизу, на поляне*.
______________
* Mother Goose's Nursery Rhymes. Tales and Jingles, London and New
York. (Frederic Warne and Cш.)

Изменено всего только несколько слов, и получилась вполне
благоразумная книга, которая имеет лишь тот недостаток, что никакими
розгами нельзя заставить ребенка полюбить и запеть ее текст. А та,
бессмысленная, беззаконная, гонимая, живет уже четыреста лет и проживет еще
тысячу, потому что она вполне соответствует своеобразнейшим методам,
которыми ребенок утверждает себя в познании подлинного, реального
взаимоотношения предметов.
Борьбу с фантастикой этих гениальных стихов английское мещанство с
таким же успехом проводит при помощи целой системы рисунков, иллюстрирующих
эти стихи. Например, к той песне-загадке, которая переведена Маршаком:

Шалтай-Болтай сидел на стене, -

дана картина, где вместо Шалтая-Болтая (то есть яйца) сидит на заборе
обыкновенный мальчишка и держит в руках гнездо!
К тому перевертышу, где сказано, что в жаркий июльский день детвора
каталась на коньках, приложен рисунок, изображающий зиму: дети в шубках
катаются по льду в зимний морозный день.
К титанической песне о том, что случилось бы, если бы все моря слились
в одно море, а все топоры стали бы одним топором, в той же книге дан
сусальный рисунок, где две кудрявые девочки жеманно плещутся у приторно
сладкого моря*.
______________
* Mother Goose's Nursery Rhymes. London and New York. (Ernest Lister,
E.P.Dutton and Cш.)

Нынешнему английскому обывателю совестно, что он получил от отцов
такие чудесные песни: он принимает все меры, чтобы испакостить их. И это
ему удается.
Наши обыватели ведут в настоящее время такую же постыдную борьбу с
высочайшими образцами детской народной словесности. Но это им - я знаю - по
удается.
У нас к фольклору для детей, как ко всему, в чем проявляется гений
народа, относятся благоговейно и бережно. Если бы какой-нибудь составитель
детских фольклористических сборников дерзнул исковеркать их текст
отсебятинами, это было бы сочтено святотатством. Всевозможные потешки,
загадки, дразнилки, считалки, "баюльные песни" с младенческих лет окружают
советских ребят, так как устная традиция поддерживается в детской среде
печатными сборниками этих шедевров народного творчества, публикуемых из
года в год и Детгизом, и областными издательствами. Я уж не говорю о
сказках, созданных всеми народами нашей страны, - и прежде всего о русских
народных сказках. Они печатаются в таких (ежегодно растущих!) количествах,
что без них невозможно представить себе ни одного детского сада, ни одной
подлинно культурной семьи, где есть дети.
Все это, конечно, превосходно. Здесь большая победа передовой
педагогической мысли над леваками-педологами, которые с тупым усердием
изгоняли наш мудрый и поэтичный фольклор из системы воспитания советских
детей.
Победа большая - но, к сожалению, не полная. Словно победители еще не
окончательно верят, что они победители. Они явно робеют в завоеванной
области, действуют с оглядкой, с опаской. Похоже, что они и сами боятся,
как бы волшебные сказки или стихи-перевертыши не нанесли ущерба тому
материалистическому воззрению на мир, к которому в конечном итоге должна
привести подрастающих граждан вся система воспитания в нашей стране. Они
как будто еще не вполне убедились, что именно при помощи фантастических
сказок, при помощи небывальщин и перевертышей всякого рода и утверждаются
дети в реалистическом отношении к действительности.
Умственная робость этих людей проявляется в том, например, что они всю
массу фольклорных (и нефольклорных) стихов-небывальщин, стихов-перевертышей
зачислили в разряд развлекательных.
Так и пишут: веселые, смешные стишки.
И говорят снисходительно: "Ну что ж, детям не грешно и посмеяться,
почитаем им, так и быть, ради смеха, какую-нибудь из этих забавных
нелепиц".
Между тем давно уже пора перенести эти "нелепицы" в разряд
педагогически ценных познавательных произведений поэзии, способствующих
закреплению в детских умах правильного понимания действительности.
Скажут, что это парадокс, противоречащий здравому смыслу. Но можно ли
какие бы то ни было научные истины отождествлять с теми иллюзорными
видимостями, которые подсказаны нам так называемым жизненным опытом.
"Это кажется парадоксальным, - пишет Маркс по поводу одного из
открытых им законов экономической жизни, - и противоречащим повседневному
опыту. Но парадоксально и то, что земля движется вокруг солнца и что вода
состоит из двух легко воспламеняющихся газов. Научные истины всегда
парадоксальны, если судить на основании повседневного опыта, который
улавливает лишь обманчивую видимость вещей"*.
______________
* К.Маркс и Ф.Энгельс, Сочинения, т. 10, стр. 131.

Таким же парадоксом, несомненно, покажется так называемому здравому
смыслу моя старинная догадка о том, что бесчисленные произведения
фольклорной и книжной поэзии, в которых нарочито по определенной системе
искажаются факты реальной действительности, служат великим задачам
реалистического воспитания детей.
Конечно, чтение детям перевертышей, небывальщин и сказок является лишь
одним из путей к достижению этих задач; его нельзя изолировать от многих
других, но пользоваться им нужно уверенно, энергично и смело, помня, что
здесь для детей не забава, или, вернее, не только забава, но и полезнейший
умственный труд.
Я затронул малый уголок этого огромного вопроса: каковы должны быть
книги для детей? - и мы увидели, что обывательские мнения, высказываемые по
этому поводу, не только ошибочны, но и чрезвычайно опасны. А между тем у
нас все еще нет научно обоснованной критики детских книг. Кто в наших
газетах, журналах и даже в специальных диссертациях чаще всего пишет,
например, о стихах для детей?
- либо те, кто не понимают стихов,
- либо те, кто не понимают детей,
- либо те, кто не понимают ни стихов, ни детей.


Нужно ли говорить, что, едва я написал эту главу, я с особым интересом
стал искать в зарубежной печати какие-нибудь статьи или книги, где была бы
хоть отчасти затронута любопытная тема, которая трактуется здесь.
Лучшее из всего, что было найдено мною, - новая книга двух английских
ученых, Айон и Питера Опи (Opie), вышедшая в Оксфорде в 1959 (и снова в
1960) году. Книга называется "Фольклор и язык школьников" - монументальная
книга, целая энциклопедия детских считалок, загадок, дразнилок, потешек,
примет, бытующих среди нынешних английских детей. Стихи-перевертыши
занимают в этой книге почетное место.
Читая их, невольно удивляешься: до чего они похожи на наши русские
стихи-перевертыши!
В них фигурируют те же слепцы, которые как ни в чем не бывало пришли
поглядеть на какое-то зрелище; те же немые, кричащие кому-то "ура". Есть и
глубокий подвал, куда необходимо спуститься, чтобы выглянуть в окно
чердака. Есть и мешок, доверху наполненный сырами и все же пустой. Есть и
полевые цветы, которые поют и чирикают. Есть и полночь среди ясного дня.
Иные из этих "нелепиц" существуют, по крайней мере, полтысячи лет,
другие возникли недавно: в них идет речь об автомобилях, автобусах,
телефонах, кино, но принцип их построения всегда одинаков, и все они
принадлежат к тому же типу, что и любой из наших русских перевертышей:

Глядь - из-под собаки
Лают ворота.

И, конечно, когда я читал эту книгу, мне страстно хотелось узнать, чем
же объясняют почтенные авторы многовековую тягу английских, русских,
чешских, сербских, французских, немецких детей к этой словесной игре в
перевертыши. К сожалению, в перевертышах ими почему-то усмотрена "подлинная
природа английского остроумия" ("of native English wit"), ибо, как
утверждают они, "вполне естественно, что в стране, которая взлелеяла
Эдварда Лира и Льюиза Керролла и которая видит в них национальных героев,
ни один ребенок не может не хранить в своей памяти некоторого запаса
стихотворных нелепиц"*.
______________
* The Lore and Language of Schoolchildren, by Iona and Peter Opie.
Oxford at the Clarendon Press, 1960.

Никто не спорит: Льюиз Керролл и Эдвард Лир - истинные гении
британского юмора, но силлогизм оксфордских ученых был бы правилен только
тогда, если бы в обиходе детворы других стран не существовало таких же
стихов-перевертышей. Даже из настоящей главы моей книги читателям нетрудно
убедиться, что русский народ, обладающий своим собственным юмором,
нисколько не похожим на английский, создал для своей детворы точно такие же
стихи-перевертыши, как и те, что создал британский народ. Так что и Керролл
и Лир здесь совсем ни при чем. И никакого касательства к этому жанру стихов
не имеет общепризнанный юмор британцев.
Оксфордским ученым лишь потому было легко утвердиться в своем
заблуждении, что, исследуя английский фольклор, они в данном случае
предпочли игнорировать другие фольклоры.


Нет, тем-то и замечательны стихи-перевертыши, что, независимо от каких
бы то ни было качеств того или иного народа, дети всех стран на известном
этапе своего духовного роста одинаково услаждаются ими, - причем не только
заимствуют их из книжных и фольклорных источников, но и сами сочиняют их в
несметном количестве, - подобно Жене Гвоздеву, Коле Шилову, Муре Чуковской,
Сереже Фисулати и другим советским гражданам "от двух до пяти", которых я
цитирую в настоящей главе.
В этом всемирном тяготении детей определенного возраста к "лепым
нелепицам" - один из наиболее ярких примеров той автопедагогики,
автодидактики, при помощи которой малолетние дети сами - независимо от
своей принадлежности к тому или иному народу - формируют свое
реалистическое постижение внешнего мира.
Английские ученые легко убедятся в этом, если параллельно с английским
фольклором подвергнут исследованию перевертыши, считалки, потешки других -
в том числе и русских - детей.
Надеюсь, что это случится, ибо в других своих трудах, особенно в
"Оксфордском словаре детских народных стишков" они обнаружили большие
познания в области славянского устного творчества*.
______________
* The Oxford Dictionary of Nursery Rhymes edited by Iona and Peter
Opie, Oxford at the Clarendon Press, 1958, pp. 227, 263.